Защищать правозащитников и гражданских активистов сегодня небезопасно и хлопотно. Однако кто-то должен делать эту работу. На кону не только их интересы.
Российское правосудие одерживает одну сокрушительную победу за другой. Амнистирован экс-министр обороны Сердюков, проходивший по уголовному делу о хищении 13 миллиардов рублей. Сотруднику полиции, обвиняемому в пособничестве банде Цапков в Кущевской, реальный срок заменен на условный. При этом эколог Евгений Витишко, активно боровшийся против нарушений в сфере экологии, отправлен в колонию-поселение «за порчу забора». Под арестом провел четверо суток сочинский активист Давид Хаким, обвиненный в неповиновении полиции, вместе с ним на 48 часов была задержана и оштрафована член Эковахты Ольга Носковец. Активная гражданская позиция приравнивается к преступлению, в то время как казаки совершенно безнаказанно средь бела дня секут плетками девушек из Pussy Riot в центре олимпийского Сочи.
При таком положении дел адвокат, представляющий интересы гражданских активистов при конфликтах с полицией, работает в зоне особого риска. Рассказать об этом «Сочинские новости.рф» попросили Александра Попкова, адвоката, непосредственного участника таких процессов. Он защищал в суде Евгения Витишко и других активистов, вместе с коллегой сумел доказать несостоятельность обвинений в хранении наркотиков, выдвинутых против журналиста Николая Ярста, настойчиво добивается расследования инцидента с участием Pussy Riot и казаков.
Адвокатской практикой он занимается около двух лет, до этого был следователем в военной прокуратуре. Как пришел к тому, чтобы стать защитником правозащитников, – отдельный вопрос.
— Всю сознательную жизнь работал в уголовном процессе, в уголовном праве, потому как в 1993 году поступил в военный университет в Москве, и нас очень серьезно готовили для работы в органах военного следствия, военной прокуратуры. Мне очень нравилась профессия следователя, потому что она достаточно творческая такая, неординарная. И следователем работать было довольно интересно — военное следствие отличается тем, что там достаточно разные ракурсы, разные сферы: и банальные неуставные отношения, и хищения нефти, ГСМ, и какие-то нарушения в сфере воздушно-десантного дела. Бандитизм мне даже удалось расследовать. Работа была разносторонняя.
Но, к сожалению, к 2002 году я понял, что ситуация в органах начинает меняться, вместо целенаправленной борьбы с преступностью стала преобладать имитация этой борьбы, рисовались какие-то показатели, которых на самом деле не было. То есть всем нужна была имитация. Смешные эпизоды были на Чукотке, где я работал, — приходили телеграммы каждый год, нас просили провести проверку соблюдения в воинских частях действующего законодательства в сфере уборки урожая. На Чукотке… Это было очень смешно. И уже на третий год мы всерьез задавались вопросом, а не ответить ли, что у нас все бананы собраны, сейчас заканчивается сбор урожая ананасов, и при этом никто не пострадал, и законодательство соблюдается. И вот этот маразм настолько уверенно продолжал внедряться…
В Ставрополе был случай, когда вбегает прокурор и кричит: «У меня 600 проверок за месяц!» Понятно, что десять человек не в силах их провести. Там действительно много серьезных ребят, которые хотят работать и пытаются сделать жизнь лучше, но когда под гнетом этих тысяч проверок, которые не имеют абсолютно никакого отношения к жизни, в действительности все занимаются имитацией, — вот этот некий симулякр всех убивает. Я перестал видеть смысл в такой работе. Два или три раза прошел против своего начальствам, и в общем-то, с этого у меня начались достаточно серьезные проблемы. И я понял, что надо потихонечку оттуда уходить.
— Принимая решение стать адвокатом, как вы видели свою адвокатскую карьеру, своё будущее и с чем столкнулись в действительности?
— Честно говоря, когда я впервые столкнулся с адвокатурой, то для меня это был определенный удар. Я проходил практику в Ростовской гарнизонной военной прокуратуре, и необходимо было допросить солдата, который совершил дезертирство. И я пошел его допрашивать на гауптвахту, меня предупредили, что там будет адвокат. А я был курсантом, мне 20 лет, и я насмотрелся фильмов, где адвокаты громят этих несчастных следователей в судах. И вот я прихожу и начинаю допрашивать солдата. В уголочке сидит усатый солидный дядечка, который практически молчал все время, но когда начал задавать вопросы, его интересовало только материальное положение этого солдата: где мама работает, где папа, а есть ли родственники за границей? То есть я так понял, что этого адвоката интересовало только, как выжать из этого солдатика деньги. И тогда я понял, что адвокатура — это не совсем то, что я себе представлял.
В дальнейшем, когда я начал увольняться, думал, что смогу работать юристом, но потом понял, что мне не очень это интересно. А параллельно я видел, как много сейчас творится несправедливости в отношении людей, активистов. И, еще не будучи адвокатом, приходилось нашим активистам помогать, вызволяя их из полиции — того же Давида Хакима, которого задерживали после митингов, и активистов «Эковахты» лишний раз дергали. Я понял, что ребятам тяжело без помощи специалистов в уголовном и административном процессе. И таких специалистов практически нет. Вот я себя и увидел в этом, мне это было интересно.
— Почему, на ваш взгляд, правоохранители и правозащитники оказались по разные стороны баррикад? Насколько остры противоречия между ними, и как сейчас развивается эта ситуация?
— Ситуация ухудшается, пропасть между ними растет. Правоохранители — так называемые — пока еще не хотят работать по закону.
Обыкновенный пример: когда появляется адвокат, в том же РОВД, у них резко негативная реакция — пришел тут, начинаешь мешать. А когда им говоришь, что они нарушают закон, они почему-то обижаются. Напрямую говорю им: вы нарушаете закон, не пуская адвоката к Витишко, например. «А почему вы меня оскорбляете?» — получаю ответ. Доходит до маразма. Я говорю им: «Вы сейчас препятствуете моей адвокатской деятельности». Ответ: «Идите жалуйтесь, куда хотите». Закон здесь и сейчас, зачем мне ходить куда-то жаловаться? Вы меня сейчас пропустите, не нарушайте закон. Ответ: «А что вы со мной так разговариваете?» И когда я приезжаю в полицию, всегда пытаются не пропустить, пытаются не дать документы, хотя все прекрасно понимают, что по закону они обязаны их предоставить. Но каждую бумажку или протокол приходится буквально выбивать с боем. И вот эта пропасть растет, и это очень плохо.
Силами правозащитников невозможно расследовать те преступления, которые совершаются сейчас. А правоохранители — они не хотят работать и не работают во многом. Есть совершенно дикие уголовные дела, которые не расследуют, а с другой стороны, мы видим, как легко придумываются обвинения в отношении журналистов и активистов. Сотрудники полиции нередко лгут в судах, рассказывают то, чего не было. Это видно как на примере Москвы — по задержаниям на той же Болотной, когда люди стоят и ничего не делают, а им потом пишут обвинения, что они скандировали какие-то лозунги, — так и у нас в Сочи это происходит, и тенденция очень неприятная.
— В последние месяцы вы работаете, как скорая помощь – одна за другой возникают ситуации, которые без вашего участия не разрешить. На ваш взгляд, есть ли лекарство от той болезни, которой больно сейчас наше общество и государство в целом, лечится ли это?
— У властной верхушки, начиная от президента и продолжая руководителями министерств и ведомств и служб, должна быть воля, чтобы все действовали в рамках закона.Сейчас мы видим, что идет определенный принцип под названием «лояльность в обмен на коррупцию». Вы нам верны, и за это мы вам позволяем делать все, что угодно. И поэтому тот же Давид Хаким выходит после четырех суток ареста, а его вызывают и некие люди в штатском с начальником спецприемника говорят о том, что если он будет себя так вести, активность свою проявлять, то «будешь у нас здесь сидеть, вне зависимости, виноват ты или нет». Это ему говорят сотрудники полиции, ничего не стыдясь, — понятно, что они чувствуют поддержку сверху, что их никто не сдаст, их прикроют. Если мы напишем жалобу в прокуратуру, прокуратура тоже ничего не найдет в этом противозаконного, в какую-нибудь вышестоящую прокуратуру напишем, и та тоже прикроет эти действия.
Сейчас очень интересная ситуация развивается вокруг бездействия с казаками, избившими Pussy Riot, потому что налицо серьезное преступление. Люди, известные в городе, это совершили, но наши правоохранители мне задают вопрос: «А вы уверены что это казаки совершили?» У меня дознаватель на полном серьезе это спрашивает. Я, конечно, был готов к такому вопросу — но я был готов, поскольку привык к абсурдности этих действий. Я надеюсь, что мы все-таки получим доступ к материалам по этому делу, хотя сейчас нам пока отказывают в этом. Но когда мы увидим материалы дела, в них же будет видно, что никого они не допросили из этих казаков. То, что они никого не нашли, говорит лишь о том, что они никого и не искали. Ведь им это не нужно. Это их союзники, они сделали грязную работу, их использовали, все им поаплодировали, и в общем-то, этого для наших сотрудников полиции достаточно. А из этого беззакония, минимального произвола рождается следующая ступень. Можно избивать безнаказанно на улицах, а если одним можно это делать, то почему другим нельзя? То есть сегодня это можно делать в костюме казака, а завтра в костюме стрельца можно кого-нибудь запинать. А матросам почему нельзя избивать уличных торговок? Вот это наслоение произвола — оно только ухудшает ситуацию. Не только в правоохранительной сфере, но и в бытовой. И мы в правоохранительной сфере движемся к пропасти довольно серьезной.
— Насколько сегодня опасно быть защитником правозащитников?
— Ну, у нас сейчас вообще опасно высказывать свое мнение, говорить то, что ты думаешь. Мы видим уголовные преследования и просто преследования как активистов, так и правозащитников по всей стране, У нас сейчас происходит судебный процесс с абсурднейшим обвинением правозащитника Саввы. Ему предъявили просто бредовое обвинение, которое не является даже преступлением. И при этом и ФСБ, и МВД, и суды наши, и прокуратура изображают очень важный вид и пытаются из этого выжать обвинительный приговор. На этом примере видно, что власти не гнушаются ничем, надо им кого-то посадить — они посадят. Надо было Носковец с Хакимом каким-то образом наказать за то, что они проявили непокорность, общались с Pussy Riot, — их взяли и легко посадили на двое (а Хакима на четверо) суток, невзирая на то, что законных оснований даже для проверки документов, с которой начался конфликт, у них не было. И конечно, и я себя чувствую в напряжении. Пытались в отношении меня какие-то действия производиться оперативно-розыскные со стороны полиции. Я обращаюсь в прокуратуру, мне отвечают: а мы отправили все сотрудникам полиции, чтобы они провели проверку. То есть я жалуюсь на сотрудников полиции, а прокуратура, не желая в этом разбираться, тем же сотрудникам полиции отправляет мою на них жалобу. Понятно, какой будет ответ, и это очень гнусно, совсем незаконно.
— Чувствуете ли вы и ваши подзащитные какую-то поддержку со стороны общества? Как воспринимают вас и вашу работу?
— Особой поддержкой наши правозащитники никакой не пользуются. Вся государственная пропаганда направлена против правозащитников, внедряется в сознание идея, что правозащитники — это пятая колонна, которая финансируется Западом с целью подорвать государственный строй. Если почитать сталинские газеты, то очень похоже с нашими днями выходит. Вот в Совете по правам человека в Москве достаточно уважаемые члены этого Совета при президенте, 27 человек, подписали заявление против ввода российских войск в Украину. И в Совете выходят их коллеги и клеймят этих людей позором. Говорят, что они иностранные агенты, наймиты Запада. Вот эта сталинская риторика, советская риторика, она возрождается, она внедряется, в том числе, государственной пропагандой, и с этим бороться достаточно трудно.
Большая часть населения, которая живет от зарплаты до телевизора, больше ничего не видит, они очень внимательно это смотрят, ну и верят и впитывают в себя. Они не могут отличить истины от бессовестной пропаганды и не пытаются анализировать. Им хорошо, когда они живут с краю, притом что многие, попадая в очень сложные ситуации, когда преследуют именно их или их близких, в первую очередь бегут в прокуратуру, полицию, к президенту. Но когда видят, что все это бесполезно, они обращаются к правозащитникам, и иногда этих людей удается спасти . И только тогда они понимают, насколько важна вот эта наша роль независимых неких экспертов, которые выступают не со стороны государства.
Но большая часть населения, конечно, не поддерживает правозащитников. Мне тоже многие говорят: зачем тебе это нужно, ну либо ты работаешь за деньги, потому как идей таких не может быть. Как бы не верят в это. Достаточно близкие мне люди говорят: ну зачем тебе это нужно, не связывайся. Можно зарабатывать и хорошо жить без такой деятельности. Но я не могу, отгородившись от всего, жить, я вижу, что моя страна семимильными шагами идет в серьезную пропасть.
— На ваш взгляд, в чем была особенность олимпийского исторического момента, который только что пережил наш город? Как проявили себя сотрудники правоохранительных органов в столь экстремальной обстановке?
— Здесь нужно отметить, что больше мы столкнулись с усиленным преследованием журналистов, активистов и давлением на население в целом даже не во время Олимпийских игр, а в период подготовки, где-то начиная с сентября-октября прошлого года, — когда пошли массовые облавы на гастарбайтеров. Потом они плавно переключились на местное население, когда ходили по домам, и в ноябре-декабре было усиленно давление собственно на активистов. Проводились некие переписи активистов, в числе маргинальных элементов, в числе наркоманов. В подобные списки внесли активистов и вызывали их в полицейские участки, пытались у них брать какие-то показания, внести их в карточки экстремистов. В общем, полный бред происходил. В том числе и вокруг меня ходили какие-то неизвестные люди якобы из уголовного розыска, чтобы добыть некие сведения обо мне. Хотя это вовсе незаконно. А в сам период Олимпиады ситуация была достаточно неплохой (за исключением, конечно, ситуации по делу Витишко) — в целом, давление на активистов ослабло. Ни в Краснодаре, ни в Сочи не производились никаких серьезных нападок в эти дни . У нас лишь последний день Олимпиады ознаменовался необоснованным задержанием Носковец и Хакима. И был эпизод с ребятами из Эковахты, которых нейтрализовали путем арестов в Краснодаре.
Но я бы хотел отметить, что сотрудники правоохранительных органов, в первую очередь, показали себя в дни Олимпиады с достаточно корректной и вежливой стороны. Мы к этому даже не привыкли, и хотели бы, чтобы все так и осталось.
— Дело Витишко «о порче забора» — одно из самых громких, очевидно сфальсифицированных в последнее время. Условный срок заменен на реальный, и после более чем сомнительной истории с арестом на 15 суток Евгений отправлен в колонию-поселение. Где он сейчас? И каким может быть продолжение этой истории?
— Дело Витишко — это пример такого безоглядного произвола в отношении человека, который критиковал Олимпиаду и власти, губернатора Ткачева. Где сейчас Женя, мы не знаем. Якобы по сведениям УФСИН его направили в колонию-поселение в Тамбовской области, но это опять же мы подтвердить ничем не можем. У нас таким образом построена работа органов исполнения наказаний, что мы не знаем и не будем знать, куда едет Евгений, пока он не доедет туда и пока он сам не сообщит нам. (Пока материал готовился к печати, стало известно, что Витишко находится в колонии-поселении в Тамбовской области. – Ред.) Аналогичная ситуация была с Надеждой Толоконниковой — она три недели ехала в колонию из Мордовии в Красноярск и ни адвокат, ни родственники не знали, где она находится. Конечно, это позорные отголоски гулаговских времен, когда можно было человека раздавить и не заметить.
У Жени было много вариантов сбежать из страны, но он решил бороться, он считает, что это его путь, несмотря на то, что у него есть семья. И понятно, что он не будет никуда бежать, он поедет в колонию и оттуда будет дальше бороться за свободу и свое честное имя.
К сожалению, у нас нет справедливого суда, все решения в отношении Витишко политические. И бороться с ними юридическими способами в рамках нашего законодательства невозможно.
— Во время Олимпиады в центре Сочи произошел инцидент Pussy Riot с казаками, когда среди бела дня люди в казачьей форме избили женщин – и мужчин — нагайками. Кто-нибудь наказан? Как расследуется это дело?
— Блогеры установили как минимум двух человек — это атаманы Коськин и Куц, причем Куц — представитель верховной власти казачьей в Сочи, второй — пониже в иерархии стоит. Эти лица установлены, но насколько я могу предполагать, привлекать их к ответственности полицейские особо не хотят. И даже ребятам, которые пришли давать объяснения, говорят: «А чего это вы, с ума сошли на казаков жаловаться?» Получается, что этот статус казачий дает достаточно широкие права в незаконном русле.
Никто не вправе избивать граждан. При этом независимо от того, какие у тебя убеждения. Если ты избил человека по религиозным или идеологическим соображениям, то это только отягчает твою вину. Мы предполагаем, что полиция не заинтересована в привлечении виновных. Они объединены с казаками неким корпоративным духом. Полиция вместе с казаками патрулирует улицы. И если мы сейчас увидим, что власти не хотят привлекать казаков к уголовной ответственности и не хотят искать этих людей, которых найти несложно совсем, это будет очередным сигналом обществу, что есть определенная категория, которая может избивать людей на улицах.
— Вы защищали права рабочих-мигрантов, которым не выплачивали зарплату. Разрешилась ли эта проблема? Судя по официальным отчетам, ее уже нет, со всеми рассчитались…
— Это было мое сотрудничество с правозащитным центром «Мемориал» и центром «Гражданское содействие», которое занимается правами мигрантов. Мигранты — более несчастные люди, чем даже российские граждане, которые находятся внизу всей этой нашей иерархии, и этих мигрантов предпочитают аферисты, ворюги, поскольку они вообще бесправные. Если сочинский рабочий может пойти и написать хотя бы заявление в прокуратуру и каким-то образом воздействовать на работодателя и даже в суд подать, то мигранты, которые часто даже языка русского не знают, они даже в прокуратуру не могут обратиться. Они боятся, их могут тут же выдворить. И вот эта уязвимая часть приезжего населения, которая на своем горбу выстроила половину всех олимпийских объектов, она нещадно эксплуатировалась со стороны дельцов, недобросовестных подрядчиков. Они тупо воровали деньги, а сами ничего не платили несчастным. Несмотря на то, что проблему массовых невыплат удалось поднять на уровне МОК, она до сих пор не решена. Причем российские власти отчитались перед МОК, что всем выплачена зарплата, но при этом у Семена Симонова в приемной Сети «Миграция и право» до сих список из 700 рабочих, как иностранных, так и российских граждан, которым не выплачена зарплата — порядка 35 миллионов рублей, это только те, кто обратился.
Меня еще угнетало, что, натренировавшись на этих мигрантах, наша полиция почувствовала, что можно писать сфальсифицированные протоколы — и тебе ничего за это не будет. Постепенно они перешли на обычных граждан, полицейским вообще развязали руки. У нас был интересный эпизод. В Адлере один человек, еще советской закалки, когда к нему подошли полицейские, попросил у них, по закону о полиции, представить удостоверения. Полицейские такой наглости не ожидали от какого-то узбека, они забыли про всех остальных, кого пытались задержать, и «нарисовали» ему мелкое хулиганство, как Витишко (за что Витишко, помимо дела «о порче забора», был арестован на 15 суток.- Ред.) Стоял, якобы, и матерился. Мы в суде смогли доказать, что этот протокол сфальсифицирован, что на самом деле этой ситуации не было. В итоге полицейские, которые посадили человека на несколько часов в камеру, его выпустили, уничтожили все документы, что он там находился, и отвезли его домой. Суд встал на нашу сторону, но это очень нечасто так происходит. И эти все фальсификации уже давно перетекают на активистов, то есть можно было «нарисовать» протокол только узбеку раньше, а сейчас уже спокойно «рисуют» его Витишко, а завтра мы «нарисуем» его журналисту, а послезавтра –адвокату: с нами ведь никто ничего не сделает, все безнаказанно. Вот эта тенденция, когда правоохранители совершают произвол и видят свою безнаказанность, видят, что их поддерживает еще и верхушка власти, — она, конечно, угрожающая.
